Привычная, размеренная, спокойная жизнь пятидесятидвухлетней бухгалтерши Людмилы Борисовны Белкиной была до основания разрушена предстоящей катастрофой: её обожаемый сын Владик собрался жениться!
Людмила с сыном давно жили в подмосковных Мытищах. Люда с тогда ещё маленьким Владиком перебралась сюда после смерти родителей, без сожаления продав большой, крепкий, красивый родительский дом в селе Вятском.
Она, конечно, мечтала и хотела жить в Москве, но – не сложилось, поэтому обосновалась здесь, в Мытищах, в обычной многоэтажной панельке.
С младых ногтей Люда в душе ощущала себя горожанкой. Девочка впервые увидела Москву в одиннадцать лет – увидела и навсегда влюбилась в этот красивый, шумный, яркий, никогда не спящий город.
С того самого дня Людочка страдала от самой жизни в селе: её раздражал большой, добротный родительский дом с резными ставнями, раздражала старинная, ещё прабабушкина, домотканая льняная скатерть, украшенная затейливой вышивкой, которую мать с такой гордостью стелила на стол по праздникам. Её раздражала красивая, неширокая речка Ухтанка, в которой отец круглый год ловил рыбу, раздражал деревенский простор и сам деревенский воздух.
В юности Люда была высокой, крепкой и хорошо сложенной. Копна густых каштановых волос, большие глаза в обрамлении длинных тёмных ресниц, слегка вздёрнутый нос, веснушки в пол-лица. В ней не было изысканного изящества хрупкой статуэтки, нередко присущего горожанкам – в ней был переизбыток здоровья, сил и юной свежести. Как говорится, кровь с молоком.
С юности Людмила грезила о жизни в модной московской высотке со скоростным лифтом, о жизни в огромной, светлой квартире на последнем этаже, с большим телевизором, дорогой фарфоровой посудой и красивым видом из окна.
В школе Люда училась средне, пока не сдружилась с Майей Липских – отличницей, зубрилкой и замухрышкой. Как только девочки подружились, все оценки Белкиной дружно попёрли вверх – не пошли, а именно попёрли. Людмила днями пропадала у Майи – девочки вместе делали уроки, вместе кудесничали на маленькой кухоньке, изобретая очередной кулинарный «шедевр», делились девичьими секретами и тайнами.
Выпускной поставил жирную точку в их с Майей дружбе: Люда весь вечер танцевала с Лёней Винарским – высоким, красивым, смуглым парнем с копной непослушных тёмных волос, по которому эта замухрышка Майка «сохла» с шестого класса. Об этой тайной школьной Майкиной любви знала только Люда.
Краем глаза Людмила заметила, как вспыхнула, а потом стремительно побледнела Майя. Липских прижалась к стенке и не спускала с них с Лёней несчастных голубых глаз, бледнея всё больше после каждого их танца. Когда Люда и Лёня закружились в вальсе, Майкины губы дрогнули, по щекам предательски потекла тушь, она всхлипнула и выбежала из зала. Белкина лишь усмехнулась про себя – больше эта восторженная, наивная дурочка Майя ей была не нужна.
После школы Людмила без проблем поступила в довольно престижный московский колледж – учиться на бухгалтера.
Мозги у Белкиной были на месте – училась она неплохо, несмотря на бесконечную череду весёлых студенческих пьянок-гулянок. С первого курса Люда начала «охоту» на молодых москвичей, но москвичи как-то не особо желали попадаться в её ловко расставленные сети.
Домой, в Вятское, Люда ездила редко – не скучала она ни по вечно крутящейся, как белка в колесе, уставшей, рано состарившейся от забот матери, ни по часто болеющему отцу, ни по старой, ворчливой полуглухой бабке. Получив известие о смерти бабы Зины, Люда решила, что не поедет на похороны – надо готовиться к зачёту.
На последнем курсе, в октябре, Людмила познакомилась с Максимом – и пропала. Она влюбилась в его большие тёмные глаза, ёжик непослушных рыжих волос, в его временами едкий юмор.
Макс был на два года старше Люды, он приехал в Москву из Омска и учился на зубного техника. Любовь закружила их и всколыхнула всё самое светлое, что было в душе у Люды. Белкина стала немного женственнее, мягче, уступчивее. Впрочем, присущая ей резкость и жёсткость никуда не делась – она лишь спряталась до поры, «уползла под корягу».
Денег на съёмную квартиру не было ни у Макса, ни у Люды, поэтому встречались они в общагах, изредка – на дачах у друзей. Людмиле казалось, что впереди у них вся жизнь, что они обязательно будут счастливы.
Увы, только казалось.
Разрыв получился болезненным. Люда тогда ещё не знала, что беременна. Ближе к лету, за месяц до Людиного выпуска из колледжа, Макс познакомился с двадцатилетней москвичкой Лилией – образованной, деликатной, нежной фарфоровой статуэткой.
Люда сразу поняла, что у Максима появилась другая – у него изменился даже взгляд. Это была даже не любовь, а страсть – та, которая бывает раз в жизни.
Макс сказал ей, что встретил другую, попросил простить, предложил остаться друзьями. Она почти не различала слов, перед глазами всё плыло. Людмила не могла ни кричать, ни плакать, и разрыдалась только, когда Максим ушёл, хлопнув дверью.
Драку с Лилией Люда почти не помнила: вечером она подкараулила девушку на выходе из метро и знатно оттаскала за волосы. Их разняли какие-то люди. В памяти Люды навсегда осталось расцарапанное лицо хрупкой черноволосой девушки, её огромные карие глаза.
То, что после всех этих закидонов Белкину не исключили из колледжа – чудо. Её просто пожалели, да и Лилия не стала «педалировать» случившееся.
Объяснение с Максимом разбило Людино сердце. Она сообщила Максу о своей беременности, но он после случившегося с Лилей смотрел на неё как на ядовитую подколодную гадюку и, чеканя каждое слов, сказал:
– Я не женился бы на тебе, даже если бы ты осталась единственной женщиной на планете. А ребёнку буду помогать.
После окончания колледжа Людмила, будучи на сносях, вынуждена была вернуться в Вятское. Маленький Владик оживил и немного смягчил её застывшее, очерствевшее сердце: она как должное воспринимала помощь отца и мамы, но малышу была рада той сладкой, затаённой женской радостью, которая живёт в душе каждой женщины.
Почти сразу по приезде в Вятское Люда столкнулась у церкви с Майей – и обомлела. Куда подевалась прежняя болезненная замухрышка? Бывшая зубрилка расцвела, похорошела, она была красива спокойной, глубинной красотой счастливой женщины. Майя держала за руку маленькую красивую темноволосую девочку. Одарив Людмилу холодным, презрительным взглядом, бывшая подруга молча прошла мимо.
– Мама, ты помнишь Липских? Ну, мою бывшую одноклассницу? – вечером спросила Люда у матери.
– Майку, что ли? Конечно, помню. Она в музее «Дом ангелов» сейчас работает. За Лёньку Винарского замуж вышла, двое дочек у них. Он-то тоже в Вятском остался – на фельдшера выучился и домой приехал…
– Ясно, – едва слышно буркнула Люда.
Глухая зависть к чужому счастью ножом полоснула по сердцу.
Максим регулярно присылал сыну деньги, но видеться с Владиком не желал. Люда знала, что он женился на Лилии и молодая пара ждёт ребёнка.
Дни потянулись за днями. Заботливая, любящая бабушка шила и вязала Владу красивые яркие костюмчики, дед мечтал о том, как будет брать подросшего внучка на рыбалку, а Люда чувствовала себя в Вятском чужой и лишней: она так и не смогла полюбить родное село.
Как только Владу исполнилось два года, Белкина снова ринулась покорять Москву, оставив чуть подросшего сына на родителей.
Люде повезло: она устроилась бухгалтером в небольшую фирму, сняла крохотную квартирку на окраине. Она вгрызалась в работу зубами, пахала за двоих, приходила в офис первой и уходила последней, сплетничала, стучала, подсиживала, и неутомимо лезла, ползла, карабкалась вверх по карьерной лестнице.
Коллеги за глаза называли Люду Людоедкой – и по делу. Помощь, дружба, взаимовыручка – эти понятия ничего не значили в жизни Белкиной. А вот подсидеть коллегу – это да, это святое.
Владик до семи лет рос у бабушки с дедом, на деревенском приволье. С мая по сентябрь он купался в речке, часто ходил с дедом на рыбалку, пил парное молоко, ел яблоки с яблони и клубнику с куста.
Люда за все эти годы, пока сын рос вдали от неё, выбиралась в Вятское пару раз в год: на день рождения Влада и в отпуск – максимум на неделю.
В первый класс сын пошёл в Москве – Люда обегала все близлежащие школы, выбирая лучший класс и учителя.
Под самое первое сентября Люда узнала, что Макс погиб. В ту ночь она не могла уснуть из-за переполнявшего её злорадства: пусть теперь и Лилия, эта хрупкая фарфоровая куколка, узнает, что такое растить одной малыша!
Владу повезло с классом – он был сильным и дружным. Люда ходила на родительские собрания, внимательно следила за учёбой сына. Она полюбила ненавистную кухонную возню и по выходным часто готовила Владику блинчики с мясом, которые он так любил.
Когда Владу исполнилось одиннадцать, в один год, с разницей в несколько месяцев, умерли отец и мать Люды, и тогда, трезво взвесив финансовые возможности, Белкина решила расстаться с Москвой и, продав родительский дом в Вятском, обосноваться в Мытищах.
Она купила небольшую двушку на седьмом этаже обычной типовой панельки, сын сменил хорошую московскую школу на не самую лучшую школу в Мытищах, но, активный и компанейский, он быстро влился в коллектив, стал своим.
Ближе к старшим классам сын увлёкся историей, но Людмила и слышать не хотела о каких-то там раскопках, пропавшей библиотеке Ивана Грозного, египетских пирамидах и прочих загадках истории:
– Айтишником становись! – твердила она сыну. – И будут у тебя деньги не только на хлеб и масло, но и на красную икру.
– Я не люблю икру, мам, – сын вскидывал на неё большие, выразительные, тёмные (совсем как у отца!) глаза. – Как ты не понимаешь, мам! Найти библиотеку Ивана Грозного, знаменитую Либерею! Это же мечта! Это же мировая сенсация!
– Сенсация ему! – хмуро ворчала Белкина. – Ну, кто такой историк? Ты хочешь всю свою жизнь старинные черепки в грязи искать? А потом чистить их и отмывать от грязи?
…Владислав оказался послушным сыном и после школы выучился на айтишника. Жизнь текла размеренно и неторопливо: Людмила Борисовна уже много лет работала главным бухгалтером в маленькой фирме, торгующей офисной оргтехникой, небольшой женский коллектив привык к своей главбусе-людоедке и был почти шёлковым.
Владислав, которому в сентябре 2018 исполнилось двадцать семь, неплохо зарабатывал, трудясь айтишником, но по привычке по-прежнему жил с мамой, а все деньги тратил на отпуск, на путешествия: он бредил Древним Египтом и тайнами пирамид.
И вот внезапно эта спокойная, привычная жизнь изменилась до основания: Владислав встретил Ксюшу – молодую двадцатишестилетнюю библиотекаршу – темноволосую, грациозную, манкую – до дрожи напоминающую Людмиле Лилию. Ксения одна воспитывала четырёхлетнюю дочь Таисию, и Влад, к удивлению матери, похоже, нашёл подход к малышке.
В телефоне Владислава множились фото счастливых минут: смеющаяся троица на катке, в кино на каком-то весёлом мультике, в кафе за мороженым.
Через полгода после знакомства с девушкой Владислав объявил матери, что он женится. Люда от неожиданности уронила на пол чашку. Она была подавлена предстоящей женитьбой сына, которая, как неизбежная катастрофа, надвигалась на неё.
Белкина поклялась себе, что рассорит сына с Ксенией – и добилась своего. Она наняла каких-то парней, те провели расследование и сделали всё, как надо: на телефон Владику прислали под сотню фоток пьяной вдрызг, голой Ксении. Оказалось, что до рождения дочери скромная библиотекарша из Мытищ работала в Москве то ли эскортницей, то ли кем похуже.
Молодые люди расстались, Люда праздновала победу. Сын поник, ссутулился, впервые за много лет не улетел в отпуск в Египет, к своим обожаемым пирамидам. Целыми днями он сидел дома, перед компьютером, ел свои, любимые с детства, нежные, воздушные сырники, которые так прекрасно готовила Люда, цедил пиво, смотрел тупые боевики и играл в компьютерные «стрелялки».
Через год стало невыносимо – Влада уволили с работы, он спивался – пива ему было уже мало, «на арену» вышла водка. Людмила пыталась вытащить сына из пьянства, но безуспешно. Один раз он с пьяных глаз даже ударил её.
Теперь Белкина много плакала – её глаза редко просыхали от слёз. Крупная с юности, она ещё более раздалась в плечах и талии, отяжелела.
Слухами земля полнится – понимая, что жизнь рушится, Людмила через третьи-четвёртые руки узнала номер телефона известной московской ясновидящей – бабы Федоры, о которой гремела народная молва: мол, любую беду одолеет и прогонит.
Она взяла небольшой отпуск, и четверо суток, как приклеенная, висела на телефоне, до одури слушая короткие гудки в трубке, но дозвонилась до помощницы Федоры и слёзно умолила записать её «на поближе» – через три недели.
Пасмурным январским утром Белкина была в Чертаново. Она не помнила, как поднялась на пятый этаж, как позвонила в нужную дверь – опомнилась только, когда оказалась в маленькой тусклой прихожей, в которой сильно – как в церкви – пахло свечами.
– Здравствуйте. Я – Белкина. Людмила Белкина. Я записывалась на сегодня, на одиннадцать…
– Здравствуйте. Разувайтесь и проходите, – коротко кивнула в ответ худая, высокая женщина средних лет. – Вас ждут.
Люда прошла в небольшую, освещённую светом десятка свечей комнату. В углу в тяжёлом деревянном кресле сидела пожилая женщина в длинном тёплом халате. Её голову покрывал большой цветастый платок. Перед ясновидящей стоял маленький столик, на котором ярко горели свечи.
Сколько лет было Федоре? Сложно сказать. Ей могло быть и семьдесят, и восемьдесят пять. Хрупкая, утонувшая в тёмном халате фигурка, бледное лицо с громаднейшими карими глазами, собранные в аккуратную гульку абсолютно седые волосы, сухие сморщенные руки с длинными узловатыми пальцами.
– Чего встала? Садись, в ногах правды нет.
Люда молча опустилась на скрипучий низкий стул.
– Добрый день. Сын у меня пьёт, – тихо сказала она. – И жизнь, будто под уклон покатилась вся. Я не знаю, что делать…
– Юля, принеси воды! – дребезжащим голосом крикнула Федора. Спустя минуту на столе стояла глубокая миска с водой.
Федора достала из кармана халата маленькое круглое зеркало и опустила его в миску с водой, затем закрыла глаза, и что-то, едва размыкая губы, зашептала быстрой, хриплой скороговоркой.
Людмиле казалось, что она уже вечность сидит на этом скрипучем стуле, как вдруг старуха широко распахнула свои огромные янтарные глаза и уставилась в воду пугающим, неподвижным взглядом:
– Ну и чего ты хочешь? – по перепонкам резанул скрипучий старческий голос. – Зачем прилепила к себе сына? Чего он у твоей юбки столько лет сидит? Сын твой встретил девушку – ты всё испортила…
– Так она была…
– Кем она была – не твоё дело, – резко перебила её Федора. – Ты не ходила её тропинками и не плакала её слезами, чтобы судить её.
Старуха замолчала и вновь пристально вгляделась в миску:
– Дам я тебе воду заговорённую, добавишь её в чай, кофе или суп – перестанет сын пить. Но больше не становись между ним и его судьбой, а то худо будет.
***
Половина февраля уже минула, но зима и не думала уходить. Как-то вечером Людмила, возвращаясь домой из магазина, решила пойти дальней кружной дорогой: ей не хотелось возвращаться в пустую квартиру – Влад уже неделю как не жил дома, да и покупок было немного – йогурт да пару бананов, пакет совсем лёгким был.
Заговорённая вода помогла: сын бросил пить и устроился куда-то на работу – она толком не знала, куда. А вчера соседка Анна рассказала Люде, что на днях видела Влада на местной горке, где катается детвора с близлежащих домов, в компании девушки и маленького мальчика.
– Знаю я девку эту, – криво улыбаясь, говорила Аня. – На рынке торгует. Из «понаехавших». То ли туркменка, то ли таджичка, Лейлой зовут. И сын у неё – Амир. Лет шесть пацану.
И вот теперь Людмила с замиранием сердца шла к горке. Она притаилась за углом девятиэтажки, стоящей почти впритык к горке, и, никем не замеченная, стала наблюдать.
Влад действительно был там: он неутомимо катал на большой зелёной «ватрушке» маленького мальчика в длинной чёрной куртке и такой же чёрной шапочке. Сын аккуратно спускал «ватрушку» с горы, а затем бежал за ней следом и вновь затаскивал на вершину.
– Амир! Влад! Всё, пора домой! Холодно! – миниатюрная девушка в коротком синем пуховике переминалась с ноги на ногу на вершине, пытаясь согреться.
– Лейла, сейчас идём! – ветер донёс до Людмилы радостный голос сына.
Влад с силой толкнул «ватрушку», та стремительно понеслась с горы, взметнув снежную пыль, мальчик завизжал от восторга. Владислав и Лейла, взявшись за руки, осторожно сбежали по склону. Сын, не выпуская руки девушки, второй потянул за собой «ватрушку», на которой развалился смеющийся, довольный ездок.
Людмила провожала счастливую троицу взглядом, пока они не скрылись за поворотом, а потом медленно побрела домой.
В тот вечер Белкина долго плакала – рушился железобетонный панцирь души. Достав старый толстый альбом в растрескавшейся от времени обложке, когда-то привезённый из родительского дома и безжалостно заброшенный на антресоли, она внимательно рассматривала старые чёрно-белые фотографии, гладя дрожащими пальцами почти забытые лица бабы Зины, матери и отца.
«Надо будет летом поехать в Вятское, сходить на кладбище, прибраться там да обновить кресты на могилах», – осторожно закрыв альбом, подумала Люда.
А у Владислава всё будет хорошо – теперь она была в этом уверена.
